Вышел в свет третий номер альманаха "Литературный Иерусалим", издаваемый русскоязычным Союзом писателей Иерусалима.В нем представлено около пятидесяти поэтов и писателей вечного города. Многие из них имеют уже международную известность и печатаются в разных странах мира. Не только в Израиле, но и в США,Европе,России. Среди них Игорь Губерман и Юлий Ким, Ефим Гаммер и Эли Люксембруг,Елена Аксельрод и Белла Верникова, Евгений Минин и Вильям Александров, Эвелина Ракитская и Владимир Фромер, Владимир Френкель и Ася Векслер, Рина Левинзон и Александр Любинский, Хаим Венгер и Илан Рисс, Виктор Гин и Лея Алон (Гринберг), Григорий Бардин и Вильям Баткин, Лорина Дымова и Игорь Городецкий, Лиора Кнастер и Игорь Бяльский, Ирина Рувинская и Сусана Черноброва, РЭНА и Марина Меламед, Борис Клейман и Злата Зарецкая, Вадим Гройсман и Тамара Дубина, Нина Елина и Изяслав Винтерман, Зинаида Палванова и Галина Подольская, Леонид Левинзон, Татьяна Разумовская, Шошана Белоусова. В сборнике представлено и творчество поэтов, которых уже нет с нами. Это - Александр Белоусов, Александр Воловик и Леонид Рудин. Первый номер альманаха "Литературный Иерусалим" был издан ровно десять лет назад, в 1996 году. Сегодня он стал библиографической редкостью. Полагаем, такая же завидная судьба ждет и последний сборник иерусалимских писателей. Предлагаем вашему вниманию главу из прозы ассоциаций иерусалимского писателя Ефима Гаммера "Звездный контакт", отрывок из которой опубликован в альманахе "Литературный Иерусалим".
Ефим Гаммер
АКВАРЕЛЬ НЕ ЛЮБИТ ЧЕРНОЙ КРАСКИ
На письменном столе, под стеклом, лежит старая, пожелтевшая от времени фотография. Иногда я вытаскиваю ее из-под стекла и рассматриваю вблизи. Это память о моем детстве. О нашем детстве. Лица, в какое-то мгновение застывшие перед объективом, оживают, и я снова слышу насмешливый голос Сережки, нашего общего друга. Он всюду был с нами: отлично плавал, играл в футбол, а также в ручной мяч, на суше и на воде. Как и мы, читал книжки "про войну", спорил "за правду" и мечтал. Но, больше всего, Сергей любил рисовать и читать стихи наизусть. Когда он садился за мольберт, мы часами простаивали рядом. А он рисовал деревья, цветы, дома, делая их какими-то невесомыми, полупрозрачными, и в то же время разговаривал с нами. - Вот видите, я беру черную краску и смешиваю с синей, добавляю воды и получается серая, беру черную, смешиваю... - Зачем смешивать? - интересуемся мы и предлагаем: - рисуй черной. - Эх, вы, - огорчается Сергей, - акварель не любит черной краски. И добавляет: - Я тоже.. Мы сфотографировались все вместе: Сергей с альбомом, вокруг - наша футбольная команда, а в центре, сидя на мяче, наша любимица - маленькая Вера. Я гляжу на фотографию. На ней мы, застывшие перед объективом, смотрим на Сережкины рисунки. А он, то ли объясняет нам что-то, то ли чешет стихи. И улыбается... ...Вода была черной, словно расжиженная краска. Сережа бросился в черную воду, на помощь тонувшей девочке, нашей маленькой Вере. И погиб, спасая ее, спасая нашу маленькую Веру. Погиб в черной воде, как в черной разжиженной краске... наш товарищ, не любящий черного цвета.
"Акварель..." "Акварель не любит черной краски..." Написана в июне 1961 года. За десять лет до гибели Сергея Ясона из легендарного уже тогда "Латвийского моряка". Он утонул летом 1971-го, в Лелупе, нашей взморской реке, недалеко от станции Майори, где мы чаще ловили рыбу, чем купались.. И не потому, что плохо плавал. Плавал хорошо, даже чересчур. И выпади ему шанс спасать какую-то мифическую Веру из моего рассказа, он превзошел бы своего тезку, тоже, по странному совпадению, игрока в ручной мяч, гандболиста и ватерполиста. Сергей... В прямом смысле слова, он "провалился на тот свет". Произошло это по глупой, но если вдуматься, какой-то мистической случайности. Из под его ног, когда он возвращался на берег, ушло речное дно. И он, оскребываясь о сыпающийся сверху песок, соскользнул в скрытую яму-ловушку, откуда выбраться уже не смог. Как выяснилась, эта роковая яма-ловушка, являющаяся с началом купального сезона причиной смерти многих курортников, была географически точно известна местным спасателям. И они регулярно, с наступлением весны, когда сходил лед с реки, забывали ограждать опасную зону. Из-за похмельной отключки, либо надеясь на авось... На поминках, душевно страдая, мы все - сотрудники "Латвийского моряка" и "Железнодорожника Прибалтики" - газеты, где прежде работал Сергей, с горечью выслушивали слова его матери. Как нам представлялось, эта, еще не очень старая женщина, просто-напросто тронулась умом. Она утверждала, что синяки и кровоподтеки, обнаруженные врачом-паталогоанатомом на теле Сергея, нанесены ему при жизни, в минуту отчаянной борьбы, когда его насильно утаскивали под воду. Таинственными убийцами, по ее версии, могли оказаться... кто?.. кто угодно, не исключались, к общей оторопи, и мы... ибо слушаем зарубежные "голоса", стремимся дышать одним воздухом с сионистами, не ценим завоевания и разное-прочее. Но основное подозрение у нее падало на бывших "лесных братьев" - их вылавливал и разоружал в конце сороковых ее муж Дядюшка Ясон, в ту пору полковник из "Большого охранного дома" - вот они и мстили, позабыв, что дети за родителей не отвечают, как сказал вождь... Под ее обличительные речи, разливая по стопорям в память о друге, мы - каждый из нас, инстинктивно влекомый к самосохранению, смывал с себя всяческий подозрительный намек. Мы по очереди поднимались в полный рост над столом, говорили добрые, траурного окраса слова о Сергее, не применув при этом якобы ненароком упомянуть, что в "нужное время никто из нас ну никак не мог находиться в нужном месте", ибо... Не был исключением и я.... Ранним утром последнего для Сергея дня я вместе с Гришей Илугдиным, нашим фотокором, выстраивал в уме на траверзе ленинградского порта репортаж об испытательной ходке на крутой волне Балтийского моря нового теплохода Латвийского морского пароходства из серии банановозов "Надежда Крупская". Заголовок придумался броский, но не очень-то проходной: "Из Маленького Парижа - в Северную Пальмиру". В полдень, еще застигнутый Сергеем в свой последний день жизни, мы с Гришей, по просьбе заведующей отдела поэзии Лидии Гладкой, размашисто ставили свои автографы над корневищем "Древа Поэзии" в редакции питерского журнала "Аврора". Лидия наговорила мне множество комплиментов о моих стихах из "морской подборки", которая вскорости должна увидеть свет на страницах "ее" печатного органа. (Забегая вперед, скажу: света в "ее" печатном органе стихи мои не увидели, да и слова Лидии Гладкой, как мне впоследствии пояснили друзья-питерцы, не всегда адекватны ее мировосприятию, имеющему явно негативное выражение по отношению к евреям, в особенности эксплуатирующим ради рифмы и метафоры язык великого Пушкина.) В минуту смерти Сергея мы с Гришей шли по Невскому и увлеченно спорили о литературе и кино, размышляли о нашем, проблемном из-за национальности будущем в Советском Союзе. Гриша склонял меня поступать во ВГИК. Он пойдет на операторский факультет, я на режиссерский. Вместе мы "наварим" на документальном экране такое, что никому еще не снилось. Я же не хотел "варить" на документальном экране, достаточно мне и журналистики. Я хотел - "варить так варить!" кино художественное, как Тарковский. Государство же победивших большевиков и антисемитов, утверждавшее, что им может управлять и кухарка, не желало, чтобы мы вообще что-либо "варили"... В результате "несварения" мы все же не бросили Латвийский государственный университет, а потом, имея дипломы в кармане, распределились самостоятельно: я в Иерусалим, на радио "Голос Израиля", Гриша в Москву, на студию научно-популярных фильмов. Сегодня он режиссер-документалист, лауреат международной премии, автор фильмов "Долгая ночь Менахема Бейлиса" и "Реприза" - картин об очередном кровавом навете, связанном с ритуальным убийством киевского мальчика-христианина, и о намерении Сталина насильственно выселить в 1953 году всех евреев страны на Дальний Восток, с пересадкой на станции Голодомор. Поразительно, но такие же долгие разговоры-споры о будущем я вел и с Сергеем Ясоном, правда, менее откровенно. Ему сокровенно-еврейское, повязанное предполагаемым отъездом на земли обетованные, остерегался открывать, ограничивался только литературными темами. Помнится, за неделю до смерти Сергея, отмечая его двадцатипятилетие, я сидел с ним в баре гостиницы "Рига", прозванном нами из-за мебельного антуража "шкафом". Мы попивали "свой" мятный ликерчик и размышляли о том, где и как будем отмечать еще через четверть века наше пятидесятилетие. Сергею казалось, что к тому времени мы будем известными, избалованными гонорарами литераторами, завсегдатаями какого-нибудь элитного ресторана. - Представляешь, Фима, - вслух мечтал он, - открываешь меню. И на цену даже не смотришь. Пальцем указываешь - это... это... а этого - грамм по двести на брата. Жизнь! В мои пятьдесят лет я печатал в иерусалимском приложении газеты "Вести" свой - предсказываю сегодня!!! - культовый роман "Засланцы", и с болью вспоминал о последнем разговоре с Сергеем. Тогда ему стукнуло двадцать пять лет, столько же прошло-прокатилось с тех пор. Другими словами, прошла-прокатилась - по летоисчислению - вся его жизнь, вторично... А ведь в памяти все наяву, будто вчера. Вчера... Вчера, по отношению к той посиделке в "шкафу", нас зазвал в гости мой двоюродный брат Гриша Гросман, чтобы отметить свое второе рождение. На выходные он отправился в плавание на байдарке по своенравной реке Гауе. И надо случиться такой неприятности, неустойчивая посудина перевернулась на быстрине, и Гриша погрузился в воду с головой - не вынырнуть: ремешок фотоаппарата зацепился за уключину и не позволял ему вырваться на поверхность. В легких ни капли воздуха, в глазах кровавый туман. Считаные секунды отделяли неудачливого спортсмена от смерти и, потеряй он самообладание, - "каюк!" Но Гриша Гросман не был согласен на "каюк!" Он не растерялся, не расслабился. Поднырнул под уключину, вывернулся из мертвой хватки кожаного ремешка от "ФЭДа" и всплыл, успев прихватить и погружающуюся на дно камеру. Не пропадать же добру! Теперь он ощущал себя заново рожденным. И мы пили горькую, обмывая его второе рождение и давая ему, с опозданием, правда, но по пьянке вполне разумные советы, типа - спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Особенно усердствовал в этом Сергей. Для него, гандболиста, в прошлом и ватерполиста, вода - родная стихия. Не предполагая, что его уже слышат в тонких мирах, где он окажется через восемь дней, Сергей перечислял известные ему десять способов "выхода сухим из воды". Лекция его была насыщена и умна, логично выстраивалась на поведенческих реакциях организма, травмируемого внезапным страхом. Он рассказывал, наливаясь с нами во благо жизни горячительным питьем, как вести себя во спасение, если попал в водоворот, в омут, в полынью, под лед, на быстрину. Он знал о воде все. Но не знал самого главного для себя: утонуть предстоит не в воде, а в донном песке - им он и захлебнется. Этого он не знал... Не знал, и воды не боялся, отчаянный наш Сережа Ясон, любитель принять на грудь и закусить что Бог послал, знаток и толкователь стихов Дмитрия Кедрина, читающий наизусть его поэму "Мастера" в любом состоянии духа и тела, хоть упои его вдрабодан, хоть разбуди среди ночи. Иногда я думаю: а почему не показывал ему "Акварель...", ни разу не давал на читку. Может быть, между строчек, по наитию, или от совпадения имен и пристрастий литературного героя, вывело бы его к предощущению судьбы. Вряд ли.. Предостережение 1961 года, десятилетней давности, было не по его адресу. Воды он не боялся. И по определению, не мог утонуть в воде. В воде, как сказано, и не утонул...